"Dreams are important... never underestimate them". The Doctor
О черт. Вопрос года: во что превратит меня британское телевидение, если все и дальше будет так продолжаться?
Нет, вы мне скажите, почему, когда я иду смотреть фильм с Мэттом Смитом - между прочим, в ущерб себе, с одноголосым переводом, хотя могла бы наслждаться чем-то, заслужившим мировое признание - то получаю не только вышеупомянутого Мэтта Смита, но и грандиозно вылепленную историю из жизни в тяжелые времена, которая частями заставляет меня плакать, а частями - улыбаться сквозь слезы.
Там было всё. Предвоенные годы Берлина, его превращение в столицу фашизма и поздний вздох облегчения, когда все закончилось. История невероятной дружбы, искренней и почти безмятежной (насколько можно говорить о безмятежности в тридцатых годах прошлого столетия в Германии и прилегающих странах), такой дружбы, какая бывает далеко не с каждым, появляется совершенно спонтанно, не зависит ни от чего (кроме, разве что, положения звезд на небе, которое вы видели во сне в пятницу за неделю до), а потом перестает иметь значение - так правильно и жизненно, как только может быть - и становится просто чем-то хорошим из чужого прошлого. И еще одна дружба - скорее взаимное уважение - между двумя настолько непохожими и неподходящими друг другу людьми, насколько это возможно. И любовь, там было очень много любви, но любви по большей части светской, плотской, бесконечно теплой, но неспособной на чудеса - готовой лишь вызвать улыбку или воспоминания в свое время. И еще, незримо, там была светлая-светлая надежда, которую и заметить то трудно, но каждый, каждый, кто хоть раз промелькнул в этой печальной счастливой истории, надеялся на что-то так сильно, что начинало искрить.
Нет, вы мне скажите, почему, когда я иду смотреть фильм с Мэттом Смитом - между прочим, в ущерб себе, с одноголосым переводом, хотя могла бы наслждаться чем-то, заслужившим мировое признание - то получаю не только вышеупомянутого Мэтта Смита, но и грандиозно вылепленную историю из жизни в тяжелые времена, которая частями заставляет меня плакать, а частями - улыбаться сквозь слезы.
Там было всё. Предвоенные годы Берлина, его превращение в столицу фашизма и поздний вздох облегчения, когда все закончилось. История невероятной дружбы, искренней и почти безмятежной (насколько можно говорить о безмятежности в тридцатых годах прошлого столетия в Германии и прилегающих странах), такой дружбы, какая бывает далеко не с каждым, появляется совершенно спонтанно, не зависит ни от чего (кроме, разве что, положения звезд на небе, которое вы видели во сне в пятницу за неделю до), а потом перестает иметь значение - так правильно и жизненно, как только может быть - и становится просто чем-то хорошим из чужого прошлого. И еще одна дружба - скорее взаимное уважение - между двумя настолько непохожими и неподходящими друг другу людьми, насколько это возможно. И любовь, там было очень много любви, но любви по большей части светской, плотской, бесконечно теплой, но неспособной на чудеса - готовой лишь вызвать улыбку или воспоминания в свое время. И еще, незримо, там была светлая-светлая надежда, которую и заметить то трудно, но каждый, каждый, кто хоть раз промелькнул в этой печальной счастливой истории, надеялся на что-то так сильно, что начинало искрить.